Теплый свечной огонек бумажного фонаря плясал, скупо освещая едва угадывающуюся в сумерках фигуру. Человек сидел неподвижно, будто статуя Будды в храмовом саду, озирая окружающее пространство сквозь полуопущенные веки.
Он ждал. Ждал, сам толком не понимая, отчего и зачем.
С юных лет Яманами Кейске привык руководствоваться в жизни четкими законами логики и собственными неколебимыми принципами, но сейчас все попытки хоть как-то оправдать ими свои действия казались ему до неприличия жалкими и бесполезными.
«Может, я и впрямь теряю рассудок? Становлюсь непростительно, преступно беспечен?»

Никто не осудил бы его, узнав, что те редкие часы, которые Саннан-сан не посвящал делам отряда, он тратил на тайные визиты к женщине. В конце концов, ни один из командиров Шинсенгуми не был лишен простых человеческих слабостей. Однако его встречи с Ичихара-сан имели мало общего с любовными свиданиями в привычном понимании.
Они разговаривали. Подолгу, с увлечением, не замечая, как пролетает время, и частенько засиживаясь до рассвета. С первого же дня знакомства их странные беседы начали резко уходить в сторону от обыденных тем, политики, науки, литературы – всех тех вопросов, которые Яманами привык обсуждать с людьми. Руководствуясь какой-то собственной, неуловимой и малопонятной логикой, они то и дело перескакивали с занятных абстрактных рассуждений в область еще более эфемерную и малознакомую, сферу чувств и эмоций, где невозмутимый обычно ронин-ученый часто был отчаянно неловок. Ведь он же не считал себя влюбленным или безоглядно подхваченным страстью, чтобы столь открыто обсуждать со случайно встреченной молодой женщиной подобные вещи!
Однако слова сами срывались с губ. И это было, в его собственных глазах, непростительной глупостью. Что он откроет ей в следующий раз, вновь загоревшись от яркого пламени, наполнявшего глаза девушки, стоило ей взглянуть на него?...

Поэтому Кейске и исчезал из казарм тихо, в крайнем случае ограничиваясь короткими отговорками, вроде «ухожу по делу» или «в патруль». И каждый раз ловил на себе все более пристальные взгляды своих соратников. О чем они думали? Вице командир догадывался, но, тем не менее, отчего-то не спешил развеивать их мрачные, болезненные для него подозрения.

Однако не прекращал он и полуночных отлучек.
Несколько раз мужчина собирался остановиться, распрощаться с  этой новой, странной, понемногу начинавшей напомнить наркотическую зависимость привычкой. Однако вновь находил себя подле своей верной собеседницы, держа ее руку, горячо убеждая в чем-то, пытаясь отпугнуть от себя, но не в состоянии просто сказать «уходи»…
Повторится ли то же и сегодня, Саннан не знал.
Он просто ждал.

Отредактировано Yamanami Keisuke (2010-11-18 00:28:33)

В глазах стороннего наблюдателя двое, вновь встретившиеся сегодня под покровом темноты, казались бы полной противоположностью друг другу. Черное и белое, надежда и безнадежность, инь и ян. И, возможно, именно это притягивало их друг к другу, будто две половинки единого целого.
Она окликнула его, как всегда, привычным эдосским именем-прозвищем, под которым Яманами знали лишь ближайшие друзья. Он назвался ей так, должно быть, просто по привычке, но теперь был даже рад этому. Вовремя измыслив для себя какой-нибудь подходящий псевдоним, он оказался бы вынужден слышать снова и снова, как она с такой искренностью произносит чье-то чужое имя, и понимать, что раз и навсегда пересек границу между простой недосказанностью и откровенной ложью. Пока же иллюзия искренности сохранялась, а Кейске, хоть и не готов был этого признать, всегда прочно держался за свои иллюзии.

-Ичихара-сан. – Саннан распахнул глаза, скрытые за тускло блеснувшими стеклами очков, шевельнулся, повернулся к пришедшей, словно оттаивая, оживая после своего странного оцепенения, и улыбнулся, еле заметно, одними уголками губ.
- Я обещал, что буду ждать вас. А потому прошу, не говорите так, будто находясь здесь, я делаю вам одолжение.
Он немногое знал о Беатричи. Откуда она родом, чем живет, замужем ли? Была ли она полукровкой-европейкой, как можно было судить из ее имени и необыкновенной внешности, придававшей ей, в его воображении, сходство с редким диковинным цветком, распускающимся в ночи? 
Однако он был совершенно уверен – она была девушкой не робкого десятка. Самостоятельной, не привыкшей скрывать собственного мнения, так отличающейся от благовоспитанный японских барышень, считающих своим первым долгом украшать собою помещение, не вмешиваясь в серьезные мужские разговоры, да не забывать вовремя подносить чай. Сильная натура чувствовалась в Ичи-сан, даже когда она опускала перед ним глаза или произносила, как сейчас, слова благодарности за одно лишь его присутствие. И оттого ответ Яманами, несмотря на сопровождавшую его улыбку, оказался несколько резче обычного и определенно не вписывался в свято чтимые им нормы приличия. Подсознательно он ждал от подобной девушки чего-то иного, чего-то большего, чем слепая преданность и готовность радоваться мельком брошенному взгляду.
Но чрезмерные ожидания возлагаются обычно на тех, кто действительно дорог, не так ли?
«Понимает ли она это?»

- Вас что - то тревожит? – спросила вдруг Беатричи, на что мужчина только покачал головой. С каких это пор все его мысли написаны у него на лице? Раньше он не замечал за собой подобного… Или это лишь одна Ичи-сан умудряется читать его, будто открытую книгу?
- Ничего серьезного, просто задумался. – заверил он, не желая перекладывать на ее хрупкие плечи груз своих тревог и волнений.
– Но как вы сами? Спокоен ли был ваш путь?
Как бы то ни было, он не мог отделаться от смутного беспокойства, размышляя о том, что ей каждый раз приходится покидать свой дом после заката, бесстрашно, в одиночестве добираясь к условленному месту встречи. Для этого женщина должна была обладать либо немалой отвагой,  либо излишней неосмотрительностью, и, при всем к ней уважении, Ямнанми не мог с уверенностью сказать, какое из двух качеств в большей степени движет ею.

- Вечность это слишком долго…
Мимолетные, будто случайная оговорка, слова не укрылись от его ушей.
- Вечность… Но кому из нас судить о вечности? Кому дано познать ее? Все, что у нас есть – наши короткие жизни и единственное, на что мы можем надеяться – что они не пройдут бесследно, растворившись в вихре времени, будто и не было их. – вздохнул Кейске.
Странные вещи говорила порой девушка, и странные мысли пробуждали они в нем. О жизни, и смерти, и многих других вещах, задумываться о которых в бесконечном хороводе будней не бывало ни времени, ни сил. Однако тут же, будто вспоминая о чем-то, она бросала подобные речи, вновь возвращаясь к своим неизменным попыткам вызвать его на откровенность.
И вот теперь снова… о чем она просила его, до того, как огорошить словами о вечности? Улыбнуться ей? Казалось бы, что может быть проще, но…
- На вашу же просьбу я могу ответить лишь, что каждый выражает то, что у него на душе по-своему, Ичи-сан. Кто-то улыбкой, кто-то словом, касанием…
«А кто-то безмолвным взглядом, боясь приблизиться.»
- Зачем ждать улыбки от того, кто привык использовать ее как безразличную вежливую маску на все случаи жизни? Разве будет в ней тогда какая-то особая цена? Я не дарю бросовых вещей тем, кем дорожу.
Он старался сохранить серьезность, не поддаваясь на нежные уговоры Ичихара-сан, чтобы только не поощрять ее выпрашивать такую незначительную мелочь, будто милость. Однако, выслушав ее немного сбивчивую, будто от сильного волнения, речь, Яманами все же не смог сдержаться. Это он-то, хмурый, нескладный тип с двумя мечами у пояса, подобен снежинке? Право, подобная милая глупость могла родиться лишь в воображении женщины. Тонкие губы самурая легонько дернулись, невольно складываясь в улыбке. Ведь очевидно же: если кто-то здесь и походил на это крохотное, полное хрупкого изящества творение природы, так это сидящая сейчас подле него необыкновенная светловолосая девушка, на которую невозможно было не залюбоваться тайком, опасаясь коснуться даже кончиками пальцев, чтобы не нарушить зыбкое очарование. Однако сама она, не ведая об этом, одним легким движением, одним прикосновением ломала прочные границы личного пространства, сметала внутренние запреты непривычного к нежным словам и прикосновениям ронина. И это, как ни странно, не вызывало у него ни малейшей неприязни. Напротив, когда Беатричи, уже опомнившись, отстранилась от него, Саннан ощутил вдруг острый укол сожаления от внезапной потери ощущения тепла ее рук в его ладонях. Так хотелось остановить ее хоть на мгновение… Но вместо этого он лишь сложил руки на груди, пряча их в широких рукавах темного хаори.
- Снегу свойственно таять, но неужели вы и впрямь хотите, чтобы я растаял от вашего тепла, превратившись в бесформенную лужицу? Что вам тогда с ней делать, если только не перешагнуть, поморщив носик? – ответил Саннан, пряча собственную неуверенность за ехидным смешком. Он разглядывал девушку, слегка наклонив голову, будто большая любопытная птица, эдакий задумчивый филин. Большие круглые очки лишь усиливали сходство.
Она продолжала говорить, сыпала какими-то оправданиями, будто ее нечаянное опоздание способно было чем-то серьезно досадить ему. Возможно, она была и права, ведь в глазах человека, ценящего точность и пунктуальность, подобное могло выглядеть некрасиво. Вот только все их знакомство, с самого начала до этого момента было настолько далеко от привычной обыденности, что казалось порою не совсем реальным, будто сонное наваждение. А время во сне, как известно, течет по своим, никому не ведомым законам, возмущаться которым станет лишь последний дурак.
Саннан собирался уже прервать ее, успокоить, заверив, что волновался лишь, не приключилось ли с ней беды, что все это не так уж важно, главное, что теперь она здесь, и какая же жалость, что за работой ей пришлось пораниться. Может даже вновь подержать ее ладошку в руках, под предлогом того, чтобы осмотреть царапину и проверить, не попала ли в ранку какая вредоносная инфекция…
Однако слова умерли на губах мужчины, когда сердце его вдруг забилось гулко, часто, и сквозь поднимающуюся в глазах алую муть он почувствовал приближение странного, страшного...
Яманами сжал руки в кулаки, так, что костяшки пальцев побелели, и уставился на подсыхающее темное пятнышко крови тяжелым, зачарованным взглядом, не в силах отвести глаз. Всего лишь крохотная капля, он даже не заметил бы ее в полумраке, не обратил внимания... Отчего же он, прекрасно контролирующий себя при виде человеческой крови, что многократно уже проверено и перепроверено,  вдруг теряет над собою власть?
Как бы там ни было, нужно немедля совладать с этим. Все просто: вдох-выдох, выровнять дыхание, успокоить колотящееся сердце, прислушаться к голосу разума и задушить предательский порыв инстинкта в зародыше. Может, напрячь память, прогнать в мозгу пару абзацев «Троецарствия», рецепт снадобья от бессонницы для Соджи, отчет Каваи-сана по бухгалтерским книгам, в конце концов! Однако вместо этого перед его мысленным взором с навязчивым постоянством вставала совсем другая картина, кажущаяся почти реальной. Острое лезвие рассекает тонкую кожу, и тяжелые, темно-алые капли срываются одна за другой…
«Ками милосердные…опомнись, глупец!»
Он резко вскочил и, безо всяких объяснений, буквально вылетел из беседки, подальше от скупого источника света, способного выдать непреодолимо надвигающуюся трансформацию, и, разумеется, подальше от пугающего искушения.
Впрочем, уйти достаточно далеко, сил у него все же не достало. Мужчина остановился, тяжело дыша, вжимаясь спиной в темный, замшелый древесный ствол.
«Да что же это…Только не ходи за мной. Только не ходи…прошу…»
Белесо-пепельные, будто вмиг выцветшие пряди волос в беспорядке падали на глаза, мешая смотреть. Саннан смежил веки, чтобы не видеть их.
-Прочь. Бегите прочь. И никогда не возвращайтесь!
Ему казалось, что он выкрикнул последние слова громко и отчетливо, но на самом деле они походили скорей на глухой шепот.

Отредактировано Yamanami Keisuke (2010-11-15 00:25:51)

Скрывающийся за ширмой мягкости и рассудительности, настоящий Яманами Кейске не отличался особенно приятным характером. Он был сложен в общении, склонен к постоянной рефлексии. Эгоцентричен даже, в своей особой манере, сочетая неуемное стремление приносить жертвы во имя благополучия дорогих ему людей с поразительной слепотой во всем, что касалось их истинных чувств, и зацикленностью на собственных заботах. И потому сейчас он, известный своим умением замечать и сопоставлять факты, вел себя, подобно настоящему слепцу. Ни загадочные речи Ичи-сан, ни бремя какой-то своей, гнетущей тайны, явственно угадывающееся  в ее взгляде, не давали ему достаточно явного намека, чтобы разгадать нечеловеческую природу девушки. Однако если что он и понял, глядя на испуганное, едва угадывающееся в полумраке девичье личико, на серебристые капли слез, дрожащие на ресницах, тонкими ручейками скатывающиеся по щекам, так это то, что она так и не послушает его, не убежит, тем самым погубив себя.
И оттого в первый раз бесстрашный вице-командующий Шинсенгуми, сам никогда и не от чего в своей жизни не бежавший, готов был отдать все за призрачную возможность скрыться, исчезнуть. Вот только отступать было некуда. Случайно или намеренно, он загнал себя в тупик, и сейчас должен был наконец лицом к лицу встретиться с последствиями.
«Отчего все вышло так скоро?…»
Саннан поднял ладонь в бессильной попытке заслониться от взгляда Ичи-сан, не дать ей увидеть свершившееся превращение, будто нечто гадкое и постыдное. На какой-то миг ему показалось, что в ее глазах, и без того завораживающе-небывалого цвета, вспыхнул до боли знакомый ярко-рубиновый огонек. Но нет, померещилось, конечно…Должно быть, в них просто отразился его собственный пылающий взгляд, постепенно наливающийся безумием?
В несколько шагов девушка преодолела расстояние, разделявшее их, не осознавая, что этим лишь готовит новую пытку человеку, менее всего на свете желающему причинить ей боль, да поддразнивает затаившегося перед броском хищника, по странной прихоти судьбы внезапно ожившего в нем.
На одно краткое мгновение в воздухе повисла звенящая тишина, будто само время приостановило свой ход, отдавая молчаливую последнюю дань той неизвестности, неопределенности, что должна была вот-вот разрешиться, тем или иным способом.
Но этот миг прошел, и в Яманами будто что-то переломилось. Седовласый фантом, стоящий теперь перед Ичихара-сан, больше не был тем человеком, что не мог позволить себе посягнуть на беззащитную красоту даже легким прикосновением. Скупым, резким движением мужчина выбросил вперед руку, сейчас похожую больше на безжизненную узловатую ветку сухого дерева или когтистую птичью лапу, и железной хваткой сомкнул пальцы на тонкой шее девушки, безжалостно впиваясь ими в нежный бархат кожи, чувствуя нервную ниточку пульса…
Он склонился к Беатричи, так, что лица их оказались на одном уровне, в каких-то миллиметрах друг от друга. Смотреть на его искаженные смертоносным желанием черты было жутко: весь посеревший, будто присыпанный пеплом, с блуждающим взглядом и недоброй кривой ухмылкой, поселившейся на побледневших, сжатых в ниточку губах, Саннан был отвратительно не похож на прежнего себя. Не человек – жестокая Тварь, злосчастная ошибка, порождение неудачного эксперимента.
- Я могу раздавить тебя. Уничтожить. Прервать твою «вечность». – слова давались с трудом, натужно, хрипло, и походили больше на лихорадочный бред. – Разрубить на куски, разорвать, растерзать, зубами, ногтями, глядя, как льется кровь…кровь…
Тварь не знала сомнений. Тварь не знала стыда. Тварь не знала жалости. Только ярость и жажду. Но тогда отчего же ее жертва все еще жива? И отчего рука, болезненно стиснутая на горле, еле заметно дрожит?
-И здесь ты ищешь человеческого тепла? Здесь ищешь нежности? – сорвался с губ короткий, почти истерический смешок.

Беатричи вцепилась в его стиснутую руку, в попытке хоть как-то ослабить страшное давление, напрочь перекрывавшее живительный приток воздуха, но тщетно – охваченный безумием мужчина, кажется, совершенно ничего не чувствовал. И ни один мускул не дрогнул на лице ее мучителя, когда она тихонько, полузадушено, прошептала ему что-то.
Не мольбу о пощаде, не проклятье даже - его имя…
Вот только что ему теперь до имени? У таких, как он лишь одно название, им же самим метко выбранное - расэцу.
Буддисты говорят, будто в расэцу перерождаются души, одержимые самыми тяжкими грехами. И, пусть в Будду Яманами не верил, давая имя своему отряду нелюдей он горько усмехнулся про себя, припомнив о собственном цуми – грехе самомнения, с которым брался за изучение Отимидзу, так наивно уверенный, что не способен на ошибку…
Как посмеялся бы, должно быть, в тот момент доктор Юкимура, глядя на неудачливого последователя, пытающегося сохранить лицо и представить свою попытку как небывалое, крайне полезное для отряда достижение, тогда как на деле природа осталась при своем, сбив с него всю былую спесь.
Впрочем, отсмеявшись, Кодо, скорей всего, отдал бы должное его работе, хотя бы потому, что существо, в которое обратился молодой ученый, куда как отличалось от ранних детей Эликсира. То чувство, что одолевало его сейчас, не было обычной жаждой крови, одним могучим, незамутненным инстинктом. В кругу посвященных в тайну «демонов-подделок» Саннан мог говорить, что порождениям Отмидзу совершенно чужды всякие человеческие чувства, а потому не годится для них и человеческая мораль. Однако, несмотря на подобные речи, даже в этом своем новом качестве он никогда еще не убивал по собственной прихоти. И оттого теперь вырвавшейся на свободу Твари было так…любопытно? 
Он мог бы разжать пальцы, выхватить меч и немедля умертвить девушку, уже, похоже, достаточно ослабшую, чтобы не пытаться бежать. Однако расэцу не двигался с места, не торопясь устраивать кровавую расправу, и с каким-то странным выражением лица вглядывался в то, как из его жертвы по капле уходит жизнь. Он будто наблюдал за ее реакцией. Что это будет: смертельный ужас, бездумное оцепенение, новые слезы, или, что более походило бы на поведение, присущее столь отважной молодой женщине - отчаянная, бесполезная попытка бороться за свою жизнь?
Когда тонкая ручка вдруг взметнулась к его лицу, мужчина ожидал, что сейчас она ударит его, или из последних сил вцепится ногтями, оставляя на щеке болезненно-багровеющие полосы. Однако вместо этого…
Вместо этого он ощутил легкое, нежное, в тайне желанное прежде касание. Способны ли эти руки дарить что-то, кроме ласки?
Нечто неясное, не всколыхнувшееся прежде, ни от ее взгляда, в котором была боль, но совершенно не было ненависти, ни при звуках его имени, сошедшего с ее губ, вдруг, совершенно неожиданно и беспричинно настигло его, пробиваясь сквозь пелену тяжкого безумия. Будто настоящий Саннан все это время лежал без чувств и только теперь понемногу возвращался в сознание. Мир, подернутый алой дымкой, заполненный глухим стуком сердца и кошмарными видениями, постепенно растворялся, исчезал, и на место его приходил новый, наполненный совершенно иными звуками, запахами, ощущениями… 
Взгляд самурая, только что недобро пламеневший во мгле, сфокусировался, стал разумен, и в нем с каждой секундой проступало все большее недоверчивое непонимание. Черты его смягчились, делая искореженную белую маску более похожей на прежнее, знакомое лицо. Он не опустил руки, однако хватка на горле девушки моментально ослабла, превратившись лишь в простое касание пальцев, стряхнуть с себя которые ей не составило бы труда.
-Ичихара-сан?… - удивление, вопрос, страх.
Щеки коснулся прохладный, легкий ветерок, всколыхнув прядь все еще отливающих сединой волос. Где-то глухо ухнула ночная птица.
-Ичихара-сан… - осознание, боль, вина.
Такая худенькая, побледневшая, заплаканная…И, глядя на нее сейчас, Яманами Кейске готов был без зазрения совести убить на месте любого, кто осмелился бы сотворить подобное с его Беатричи.
Но полно, Беатричи ли стояла сейчас перед ним? Во взгляде, теперь безумного цвета расплавленного янтаря и сияющих солнечных брызг, уже светилось нечто совершенно незнакомое. Не любовь, не отчаяние, не безграничная преданность, а еле-заметная насмешка, недобрая, скрывающая за собой что-то еще, иное, будто бы потустороннее. И это «нечто» остановило Саннана, не давая до конца усмирить расэцу и возвратиться, согнувшись в подступившем было приступе отчаяния и боли – верном спутнике и вестнике возвращения к человеческому обличью.
Ладонь под девичьими пальцами странно жгло, будто не человеческая рука это вовсе, а горсть мелких угольков легла на кожу.
«Занятно. Я, обращаясь, чувствую лишь холод…»
Последние следы удивления исчезли с лица мужчины, сменившись, наконец, пониманием.
-Так вот оно что… Значит вы - Демон? Они? – произнес он неожиданно тихо и мягко, что совсем не вязалось с так и не потухшим до конца алым огоньком, по-прежнему пляшущим в его глазах.

- Простите… - шепчет она.
- Безумная... – только и может выдавить он в ответ. Потому, что ему не за что прощать ее. Потому, что самому просить о прощении тяжко, бессмысленно и глупо. Ведь подобному нет оправдания. А она…она уже простила и теперь в чем-то винит себя.
Пальцы обоих чуть запятнаны липким, темно-алым.
Беатричи ранена? Или это кровоточат отметины на его собственных ладонях?
- Безумная моя, и за безумцем следуете…

Кровь демонов разбивает оковы самоконтроля быстро и безжалостно, но она же позволяет очнуться, пока еще не стало слишком поздно. И оттого ясность ума более не оставляла Яманами. Вместо этого мужчину охватывало странное, пограничное, сумеречное состояние. Еще не человек и уже не расэцу, он все так же ясно слышал биение чужого пульса, чувствовал дурманящий запах крови, мог вообразить ее вкус на своих губах, но способен был держать свои желания в узде. Да и сами эти желания, как понял он вдруг с удивлением, заключались уже отнюдь не в том, чтоб отнять жизнь у той, что столь безрассудно прильнула сейчас к его плечу.
Пусть даже она и была Они.

Вопреки многочисленным суевериям, «демон» далеко не всегда означало «враг» или «зло». Однако не были они и существами, которым можно было позволить себе слепо доверяться. Вот только у кого хватило бы подозрительности, чтобы обвинить эту девушку в злокозненных намерениях? Будь это так, из-под маски искренности непременно проступила бы хоть капля тщательно скрываемого коварства или гневного презрения к окружающему миру, порожденного горьковато-сладким чувством собственного превосходства. Но ее не было. Не ощущал Саннан и той спокойной, уверенной мощи, что излучали обычно представители этого древнего, ныне гибнущего рода, до последнего держащиеся за обломки своего былого могущества и гордости.
Все они были такими. Даже Чизуру-тян, наивноглазое дитя,  еще толком не понимающее даже, что значит быть не-человеком, понемногу начинала проявлять эту скрытую внутреннюю силу, будто осознав, что лишь она поможет ей выжить. Возможно, еще немного, и та испуганная девочка, что так и не набралась смелости поднять на него меч, когда он просил ее об этом, изменится навсегда…

С Ичихара-сан было иное. Словно, несмотря на вечно-юное лицо, из души ее медленно уходило что-то неуловимое, подобно тому, как только что гасла в ней жизнь под стальной хваткой его пальцев. Она держалась долго и отчаянно, но этот мир,  ныне безраздельно принадлежащий людям и трусливо, безжалостно гонящий от себя все чуждое, добрался, наконец, до нее. Добрался, изранив так сильно, что, в попытках избавиться от гнетущего чувства одиночества, женщина-они готова была прийти в объятия человека. Нет, не человека даже,  чудовища, едва не лишившего ее жизни и, вполне возможно, однажды сумеющего довести начатое дело до конца. Того, кого она сама, при желании, могла бы стереть в порошок.
И больше всего сейчас Саннан хотел бы вернуть ей утраченное.

Он колебался лишь пару мгновений, задумчиво глядя на свои руки, будто раздумывая, стоит ли доверять им, а затем обнял девушку, осторожно, но крепко прижимая к себе.
Это не было страстным объятием любовников – хоть он и солгал бы, сказав, что ее изысканная, экзотическая красота совершенно не волновала его кровь.
Не была это и жалость или даже простая попытка утешить пустою лаской – лучше всех он понимал, насколько она могла быть бесполезной и даже болезненной в подобной ситуации.
Лишь молчаливая поддержка, принятие, присутствие.
«Ты не одна».
Мужчина не отпускал ее, будто в надежде, что за отведенные им мгновения, девушка сумеет впитать от него хоть немного жизни, уверенности, тепла, которые могли бы помочь ей держаться и дальше. Ведь он знал, что не сможет быть рядом с нею каждое мгновение. Не будучи хозяином собственной судьбы, он был лишен такой непозволительной роскоши, как право разделить с кем-то свою жизнь без остатка. Однако ведомо было ему и то, как важно, когда кто-то просто не отворачивается от тебя, готовый оставаться подле, хотя бы пока не забрезжит рассвет, пока не минует твоя вспышка слабости.
- Если вы останетесь так же беспечно близки ко мне, то и вправду можете однажды не очнуться от сна. Но я хочу, чтоб вы жили.
Он вздохнул.
- В этом городе слишком много ваших сородичей, чьи помыслы отнюдь не добры. И слишком много вопросов, на которые вам наверняка захотелось бы найти ответы, но лишь неведенье стало бы спасением. Как мне уберечь вас?

Вот, значит, как…
Беатричи готова была принять смерть от его рук. И это не были пустые слова, хитрая женская уловка, призванная смягчить его сердце. По крайней мере, судя по всему, она действительно верила в то, что говорила. Однако, пусть чья-то жизнь, столь доверчиво врученная тебе, сама по себе редкая привилегия и ценнейший дар, Яманами чувствовал себя так, будто держал в руках драгоценный камень, пропитанный смертельным ядом.
- Только не так,  – он взглянул на девушку, тесно прижавшуюся к его груди, строго, уверенно и прямо. Теперь было ясно видно, что перед ней стоит тот самый человек, которого она увидела, только придя на это странное ночное свидание. Вопреки безумию, вопреки жажде, вопреки даже алому следу, что оставили ее перепачканные кровью пальчики на его одежде.
– Не заставляйте меня принимать подобную жертву. Ваши слова значат для меня многое. Но если и я хоть в какой-то степени небезразличен вам, то пообещайте, что не допустите подобного. Что будете бороться и лучше убьете меня сами, чем дадите отнять вашу жизнь в припадке безумия. Иначе я уйду, покину вас, сейчас же, немедленно, как бы это ни было тяжело.
Мужчина упрямо отвел глаза и уставился было в землю, однако следующие слова Ичи-сан заставили его заинтересованно прислушаться и даже на миг отвлечься от болезненно тревожащих его мыслей.
- Не говорите о нас так будто мы звери!
Яманами не ждал такого ответа на свои слова. Однако и отповедь девушки оказала на него далеко не самый ожидаемый эффект. Саннан разжал наконец объятия, но не отстранился прочь. Теперь его ладони мягко покоились на плечах прекрасной Они. Взгляд же, устремленный на нее, светился какою-то легкой, довольной хитринкой. Будто мужчина потаенно радовался редкому моменту, когда она пыталась спорить с ним и стоять на своем. Ведь так перед ним приоткрывалась истинная Беатричи Ичихара (хотя можно ли теперь было с уверенностью сказать, что таково ее настоящее имя?), готовая принять от него все, и любовь, и холодный отказ, и даже смерть, но только не оскорбление. Пусть даже совершенно не намеренное.
- Вы, вы разве занимаетесь не тем же самым?
«Кто – мы? Люди? Верно вы уже позабыли, что произошло здесь, раз приравниваете меня к ним, Ичи-сан. Но, сами того не ведая, вы подошли как никогда близко…Мы – самураи Шинсенгуми, действительно боремся за свои убеждения, и будем бороться до самого конца, во имя мира и порядка, во благо всей нашей страны, пусть даже избранные нами средства порою жестоки. Вот только, в глазах толпы это вовсе не отличает нас от животных. Безжалостные, кровожадные волки -  так они говорят. И мы принимаем данное нам имя без возражений, без сожалений и брезгливости. Порой сами забывая, что умеем чувствовать, любить…» - хотел бы ответить он. Хотел бы, но вместо этого лишь покачал головой и, с еле заметной улыбкой, вздохнул:
- Иногда мне кажется, что вы знаете обо мне куда больше, чем я мог бы рассказать. Но отчего вы решили, что в моих словах скрывалось оскорбление? Назвав демонов зверями, я уподобился бы попусту сквернословящему глупцу, раскрывающему рот, толком не смысля в том, о чем он говорит. Однажды столкнувшись с Они, я понял, что нельзя недооценивать их. Или же, как и людей, ровнять под одну гребенку, приписывая всем одни цели, одну идеологию, одну мораль. Я просто не хотел бы видеть вас втянутой в чужую битву... Так уж вышло, что я не способен оставаться равнодушным к вашей судьбе.
Пальцы на плечах Беатричи сжались чуть сильнее.
- Если бы только, помимо этого, я мог научиться понимать вас…
Нельзя не признать, что Ичихара-сан интриговала Яманами, привнося в его жизнь дразнящий привкус загадки. Конечно, на первый взгляд казалось, проще и яснее быть ничего не может. Влюбленная девица, все эмоции которой красовались на самой поверхности, обнаженные и яркие, не скрытые покровом кокетства и стыдливости.
Однако, присмотревшись к ней поближе, Саннан всегда невольно различал нечто скрытое, потаенное, прежде, должно быть, не открывавшееся еще никому. И это вызывало жгучее желание шаг за шагом приоткрыть тайну по имени Ичихара-сан. Словно в противовес тому, как она, не спрашивая ни слова о нем самом, порой умудрялась читать его с такой удивительной легкостью.
Ведь даже демоническая сущность Беатричи не была таким уж великим открытием по сравнению с тем, что на самом деле таилось в ее сердце.
И пусть иные «охотники за сокровищами», разгадав подобную загадку, немедля оставили бы  ее в угоду следующей, еще окруженной ореолом таинственности и новизны. Для него все было по иному.
Вглядываясь в пленительные тонкие черты девушки, касаясь ее плеч сквозь гладкий шелк кимоно, Саннан чувствовал, будто попал в бесконечный лабиринт. Будто нашел наконец сложнейшую и искуснейшую головоломку, у которой если и есть разгадка, то на поиск ее не хватит всей его жизни.
Возможно, так выглядит любовь для таких, как он? Ни в одной из множества прочитанных книг ученый так и не нашел на это ответа.

- Не уходите. – улыбка, от которой мурашки бегут по телу, а голова начинает идти кругом, будто от терпкого гайдзинского вина. Нежность ее рук, сладость ее губ,  с которой не хочется расставаться.
В своей прежней жизни он знал податливые, робкие поцелуи искренней девичьей любви, и умелые, дразнящие ласки опытных тейджин. Его губы отвечали им, и с прохладным любопытством исследователя, и благодарно, и отдаваясь бездумной страсти…
Но сейчас, на какие-то короткие мгновения, всего этого как будто никогда не существовало в его памяти. Была лишь она одна, единственная, смелая, сумасшедшая, глупая, мудрая, нереальная, будто греза и одновременно такая близкая и телесная. И его поцелуй в ответ, нежный, отчаянный, настойчивый даже, никак не назовешь поступком благоразумного, сдержанного человека.
Однако, к несчастью своему, Яманами Кейске оставался именно таковым, а потому, с явной неохотой отрываясь от губ Ичи-сан, умудрился сдавленно произнести:
- Беатричи, послушайте…Я не могу сказать, что никогда не покину вас…и не могу потерять голову сейчас, пока вы не дали обещания, что я просил у вас.
И уже отвлеченно, глядя куда-то вдаль, внутренне всей душой ожидая ее ответа, добавить бессмысленное:
- Здесь довольно холодно. Вы, должно быть, озябли.
И накинуть на ее плечи свое хаори. Чтобы, если действительно придется сейчас уйти, с ней осталась хотя бы частичка его. Ему же останется лишь мимолетный привкус недостижимой мечты на губах…

- О-Ямэ-сан… - произнес он негромко.
Какая горькая ирония. Само ее имя звучало, будто отрывистая команда, что говорит «стоп», остановись, прекрати, хватит…
Беатричи. Ямэ. Потусторонняя, загадочная, но одновременно удивительно человечная. Такая же упрямая, так же не желающая уступить, прислушаться к чужим словам, как и он сам.
- Яманами. Яманами Кейске. – открыть свое имя, не дав голосу сорваться. Теперь уже не важно. Просто еще одна ее попытка прорваться за невидимую, проведенную между ними черту и еще один его шаг, прощальный шаг в ответ. Способен ли он на что-то большее, кроме как следовать за ее решимостью?
Мужчина, следуя годами вбитой до уровня автоматизма вежливой привычке, поклонился на прощанье, с трудом осознавая, что настает, наконец, миг, когда им придется расстаться. Не до следующего заката, но раз и навсегда. Тот самый миг, к которому он, казалось бы, стремился, но который отчего-то оттягивал всеми силами. Будто в детской игре онигокко - убежать от ведущего-«демона», но не слишком быстро, не слишком далеко, оставляя ему возможность рано или поздно догнать тебя, чтобы только игра не заканчивалась еще и еще… Вот только ты наконец доигрался, Саннан. Так радуйся же. Вздыхай с облегчением.
Не можешь?
Только глухая тоска растет в глазах…
- О моих проблемах более не беспокойтесь. – пальцы коснулись испачканного ворота кимоно, простого, черного, без принятых фамильных гербов.
- Не тревожьтесь и о своей тайне. Со мной она останется в безопасности. –  нейтральным тоном заверил он, отчаянно пытаясь скрыть, не показать перед девушкой свою предательскую слабость.
– Вы спрашивали, что я сделаю, если когда-нибудь увижу вас среди тех, кого вынужден считать врагом … - добавил ронин, и деланное спокойствие вдруг разом исчезло из его голоса. - Подумайте сами, там ведь нет для вас ничего. Ничего совершенно! Если только вы не желаете потерять собственную свободу и оказаться в золотой клетке, под бдительным оком соплеменников.
Он помедлил. Вечный советчик Кейске, всегда столь уверенный в собственных решениях, «Я-Знаю-Что-Для-Вас-Лучше» Кейске, в своей заботе сам порой недалеко уходящий от постыдной глухоты к мнению кого-то другого. 
-Поэтому я уничтожу любого, кто окажется ответственен за это.
Он не терпел пустых угроз и не давал опрометчивых обещаний. И на лице его сейчас была написана абсолютная, жесткая, даже несколько пугающая решимость, не свойственная обычно доброжелательному Яманами.

Новый поклон, быстрый, отрывистый, и вот фигура самурая уже скрывается среди деревьев. Однако что-то остановило мужчину, заставляя замереть, спиной к собеседнице, глядя в сереющее небо, еще не озаренное первыми лучами рассвета, но и потерявшее былую непроглядную темноту с серебристыми проблесками звезд.
Саннан не мог исчезнуть из ее жизни просто так, оставив недосказанными самые важные слова.
Разумеется, он не оставил бы Ичи-сан раз и навсегда. Самурай, не первый год держащий в руках лучший во всем Киото разведотряд, был уверен, что наверняка сумеет проследить издали, сам оставаясь в тени, чтобы одна единственная, пусть и демонической крови, девушка не втравила себя в беду.  Однако, если более между ними не будет ничего, то это, возможно, был его последний шанс поговорить с нею вот так, открыто, вспоминая о не угасшем еще в сердце пьянящем ощущении близости, пока не погребенном под курганом из обид и разочарований. Шанс сделать хоть один шаг самому, не ожидая от нее чего-либо взамен. И пусть на лице девушки уже застыла, будто схваченная первым зимним морозцем, безразличная, ледяная маска, могло же быть так, что она еще не возненавидела его настолько, чтобы отказаться выслушать?
- Благодарю вас, О-Ямэ-сан… Благодарю за вашу доброту, за вашу нежность и искренность, за то, что подарили мне свою любовь.
Пусть даже сама белокурая Они не произнесла этого слова, лишь слепец не увидел бы, что скрывается под ее уклончивым «не безразличны и не небезразличны».
- Вы самая необыкновенная женщина, которую я когда-либо встречал. Заставляете заблудиться, запутаться, оступиться, трижды проклясть себя самого за каждый проведенный с вами миг. Но, тем не менее, подле вас мне будто легче дышать. Забыть вас – то же, что забыть, как бьется собственное сердце. Как отступиться от самой головокружительной загадки, когда в твоих руках уже лежит ключ.

Было бы, по крайней мере, честно с его стороны рассказать девушке обо всем…О том, как она исподволь затронула самые потаенные уголки его души, возвращая нелюдимому одиночке интерес к жизни, к чему-то, кроме привычного и неизменно строгого исполнения своего долга. Как капля за каплей прогоняла из сердца желание закрыться от всех, запереться в себе, подобно моллюску в раковине. Как заставила его, отстраненного и «разумеется, не влюбленного», вести себя подобно несмышленому мальчишке. И, возможно, тогда она поняла бы, отчего он так не хочет подвергнуть ее опасности. Вот только получалось у него из рук вон плохо…

- Впрочем, вы, должно быть, посмеетесь над такими словами. Их наверняка говорили вам многие, и выходило это у них куда как более складно. Знаете, бывает такое, что в мыслях все звучит так ясно и стройно, а на поверку выходит речь, достойная плохонького провинциального оратора.
Он покачал головой.
- Забудьте. Забудьте все эти глупости. И прошу, если только сможете, простите меня за все, что я причинил вам. Надеюсь, когда-нибудь вы поймете, что это расставание - ради вашего же блага. Если бы вы знали, если бы только знали, что это значит - бежать от того, что самому желанно, боясь невольно уничтожить это, сминая в руках хрупкую красоту. Пытаться бороться с собой снова и снова, искать средство, раз и навсегда способное избавить от проклятых вспышек этой животной, всепоглощающей ярости, но каждый раз терпеть неудачу...

Хотели знать, как на самом деле выглядит творческий кризис? У вас есть шанс. Саннан-сана им накрыло(

Что было там, в ее прошлом, что даже краткое упоминание о нем причиняет ей боль? Он хотел бы узнать. Хотел бы облегчить эту ношу и помочь Ичи-сан жить дальше с искренней улыбкой на устах. Однако, вместо этого, лишь становился еще одним неприятным воспоминанием, с робкой надеждой, что кто-нибудь однажды высушит слезы, причиной которых он, сам того не желая, вынужден был стать.
«Простите меня, О-Ямэ-сан.»
Яманами отчего-то нравилось это имя, так неприятное его обладательнице. Ему казалось, что оно шло этой странной девушке куда больше чужеземного «Беатричи», звучного, но отдающего какой-то театральностью и сошедшего бы скорей для фарфоровой куклы, для актрисы, чье истинное лицо надежно скрыто белилами и пудрой, а жизнь – красивой выдуманной сказкой.
Ямэ же звучало просто и мелодично, как вздох, как падение капли дождя, звонко разбивающейся о бамбуковый стебель, как…
Мужчина еле заметно нахмурился, будто неприятно удивленный тому, где блуждают его мысли.
«Вряд ли тебе еще придется когда-нибудь как-нибудь называть ее…»
И это было к лучшему. Это было необходимо.
Возможно, грубо. Возможно, жестоко. Возможно, несправедливо.
Но все же необходимо.
Потому что с самого начала ни в коем случае нельзя было доводить до подобного. Нужно было уходить сразу, не раздумывая, не оборачиваясь, не надеясь, что все каким-то загадочным образом обойдется вдруг без неизбежности расставания.
Не нужно было давать надежд. Оборвать, пока не стало слишком больно. Быстро и с кажущейся легкостью, как в тот день, когда Саннан решил назваться мертвым для всего окружающего мира.
А он вместо этого пошел на поводу у своих слабостей, погнавшись за чем-то неуловимым, будто бы примерещившемся, и теперь оказался свидетелем того, скольких слез это стоило Беатричи.
От ее слов, горьких, отчаянных, полных безысходной печали, деланного равнодушия и гаснущей надежды, его сердце невольно сжималось. Говорят, любовь – величайшая сила, способная, вопреки всему, на удивительные чудеса. Вот только в реальном мире чудес, как видно, не бывает. Саннан давно понял эту простую истину, как и то, что нельзя всю жизнь тешить себя иллюзиями. Но все же выступать сейчас разрушителем мечты было ему отвратительно.
«Все же, лучше бы она меня ненавидела. Лучше бы проклинала, чем вот так …»
А может – взбунтоваться? Забыться? Пойти против… не важно даже, против чего: самим установленных правил, здравого смысла, собственного упрямства.  Махнуть на все рукой и остаться, обнять, успокоить, сказать, что теперь ее сердце бьется не в одиночестве?
«Должно быть, я так и поступил бы, если бы действительно успел полюбить Ичихара-сан.»
Ведь именно так поступают влюбленные?
«Как глупо… подвергнуть опасности, оттого, что любишь и изо всех сил пытаться уберечь, потому, что не можешь полюбить? Разве так бывает?»
- Простите.
Это единственное, что он мог ответить. Единственное, что должен был ответить, прежде, чем исчезнуть, неслышным, стремительным шагом. Пока она не подняла лица, не открыла глаз, не поймала его в сети своего взгляда.
Уйти, не замечая, как крепко, будто в судороге, стиснуты собственные пальцы.
«Вы останетесь сильной, Ичи-сан, я верю. Рано или поздно забудете меня, как неприятный сон. А я запомню вас, как самую светлую грезу… »